Новости

К открытию выставки «Голоса воображаемого музея Андре Мальро» в ГМИИ имени А. С. Пушкина

26 декабря 2016

Я от всего сердца благодарю руководство музея, авторов выставки, за приглашение к участию в проекте. Кроме того, Для меня большая радость и возможность произнести публично то, что я считаю в высокой степени важным. Начну с того, что выставка «Голоса воображаемого музея Андре Мальро» воспринимается сегодня как логичное продолжение и развитие масштабного проекта «Воображаемый музей», который был приурочен к столетнему юбилею ГМИИ.

Нынешний выставочный проект Музея изобразительных искусств является зримым шагом навстречу Андре Мальро и французской культуре в целом. Нельзя не сказать о том, что этот шаг является взаимным, поскольку в числе многих других стран и культур Россия была для Мальро в некотором смысле духовной родиной — так же, как оказалась родной для Генри Джеймса проза Ивана Тургенева или русская литература и духовность — для великого поэта немецкого языка Райнера Марии Рильке. Кстати сказать, именно в силу этих причин в будущем году Государственный литературный музей приступит к реализации крупного международного выставочного проекта, посвященного Рильке, совместно с нашими партнерами, музеями Швейцарии и Германии.

Идея Андре Мальро об «абсолютном музее», о допущении бытия единого музейного пространства, в котором сложным образом сосуществуют и взаимодействуют экспозиции всех великих и малых музеев, несущих в себе сокровища многих, великих и локальных культур — эта идея предполагает две важнейшие коннотации. Первая самоочевидна: неизбежные лакуны в экспозиционных мирах всех музеев, в том числе, наиболее значительных, по мере возможности так или иначе должны быть заполнены. Это и было реализовано в юбилейном проекте Пушкинского музея.
Гораздо важнее вторая коннотация, присутствующая в проекте воображаемого музея: речь идет не только о восполнении явно недостающих смыслов, но — абсолютно всех, в том числе возможных лишь в потенции, так сказать, поверх барьеров. Приведу филологическую параллель: воображаемый идеальный курс истории русской литературной критики, имеющий в виду подходы Мальро, неизбежно должен был бы содержать оценки, скажем, прозы Платонова Аполлоном Григорьевым либо мнения Писарева о поэзии Маяковского. Эти мнения и оценки хронологически и логически невозможны: критики девятнадцатого века не могли высказывать суждения о писателях века двадцатого. Но вместе с тем, мы прекрасно понимаем, что с учетом известных нам литературных позиций Григорьева, Писарева, Платонова и Маяковского, эти оценки вполне возможно себе представить — «вообразить». Они поддаются не воссозданию, как это было бы в случае простого заполнения лакун, но смысловой реконструкции.
Андре Мальро — доблестный еретик, совмещавший в повседневной практике вещи заведомо несовместимые: искусствознание и политику, курирование выставок и управление министерством, опасную работу воина и художественную прозу. Впрочем, он еретик не только благодаря сочетанию несочетаемых областей деятельности, но и в пределах каждой области, взятой в отдельности. Сформулированные им концептуальные принципы («воображаемый музей», «метаморфоза» и др.) выходят далеко за общепринятые пределы наук об искусстве и о культуре. Для Мальро искусство (и музей как область его концентрированной экспликации) имеет характер всемирный, глобальный. Подобно тому, как у Владимира Вернадского возведенное в качественно новую степень интеллектуальное сознание преобразуется в ноосферу, у Мальро разные национальные художественные традиции слагаются в мировую «искусствосферу».

Художники, а равным образом и артистические кураторы, пересоздают мир, покидая пределы национальных традиций, стремясь к глобальной равнодействующей всех ушедших в прошлое и актуальных стилей. Будучи в высшем смысле слова космополитом от искусства Андре Мальро при этом остается французом, возводит французскую национальную традицию к зениту характерности, к предельной мыслимой вершине. Впрочем, в концепции культуры Мальро каждая национальная традиция возводилась к абсолюту, тому, что у Пьера Тейяра де Шардена носило название «точка Омега».
Можно было бы определить германский художественный гений как глубокомысленный поиск оснований бытия трансцендентного в искусстве и жизни. В том же смысле можно сказать, что квинтэссенция английского искусства — аскетичное исследование моральных понятий, претворенное в самоотверженную и будничную просветительскую работу. Сердцевина итальянского искусства — вдохновенное соположение и соотнесение многокрасочной классики и вершин бестелесного абсолюта. Французский же интеллектуализм предполагает мужественное исследование границ сверхличного в природе и духе, поиск оснований нравственности в отсутствие религиозной гарантированности, различение добродетели и греха.

Кажется, у Альбера Камю есть слова о том, что при любых обстоятельствах врач обязан лечить, а учитель учить. Андре Мальро олицетворяет французскую культуру, взятую в абсолюте «удела человеческого». Он говорит нам, что художник обязан творить, создавать новые смыслы вопреки рутине и насилию, невзирая на возможную обездушенность и обезвоженность мира.
Жизненные координаты идеального музея по Мальро приближены к платоновским эйдосам, идейным прообразам конкретных вещей. Реконструируя раннее никогда не бывшую глобальную картину мирового искусства, включающую все взаимносогласованные национальные традиции, Мальро создает своеобразную «дополненную реальность». Этот термин, возникший в эпоху интернета, клонирования здесь употреблен совершенно не случайно. Дело в том, что принадлежащая Андре Мальро концепция воображаемого музея парадоксальным образом одновременно и исчерпала себя, и — продолжает жить в наши дни, переступая через нащупанные самим Мальро контуры и границы. Еще долго можно было бы рассуждать о том, насколько, например, совместима теория Мальро с постмодернистским борхесовским понятием «вавилонской библиотеки», включающей все написанные и потенциально возможные для написания тексты.

Согласно Борхесу (и вопреки Мальро), предельная переполненность не всегда порождает осмысленную и органичную полноту, ведет к угрожающей эклектике, чрезмерной «выговоренности» всех культурных языков. Аналогичным образом можно было бы задать вопрос о том, насколько ныне терпящая бедствие на всех фронтах политика «мультикультурализма» ставит под сомнение или даже вовсе отменяет воззрения Мальро.
Выставка, задуманная и осуществленная Ириной Александровной Антоновой и ее единомышленниками имеет исследовательский характер, поскольку не просто с музейной тщательностью воспроизводит реальные культурные ландшафты, но строит их заново, существенно трансформирует наши представления о месте и роли Андре Мальро в современной культуре. Такой подход очень близок мне и моим коллегам из Государственного литературного музея, и я счастлив, что наш музей также внес свою скромную лепту в создание выставки. Позвольте еще раз поздравить авторский коллектив проекта и всех нас с сегодняшним событием.

Дмитрий Бак