(1951–2023)

В 1973 окончила филологический факультет Московского государственного университета. Специалист по древнерусской литературе. В Литературном музее — с сентября 1972. Работала в разных отделах и в разных должностях: в научно-экспозиционном отделе литературы 18–19 вв. (в т. ч. в должности его заведующей), изобразительных и рукописных фондах. Некоторое время — заместитель директора по научной работе. С мая 2008 до мая 2023 — заведующая рукописным фондом.

Участница и куратор многочисленных выставок Литературного музея. Автор многих публикаций материалов Гослитмузея, в том числе в «Панораме искусств» (Вып. 6, 1983), сборниках Пушкинского Дома (ИРЛИ РАН), Института мировой литературы (ИМЛИ РАН), в выпусках «Спасского вестника», сборнике «Тургенев и Москва» (2009), в коллективной монографии «Неизвестные и малоизвестные источники биографии Ф. М. Достоевского в собрании ГМИРЛИ им. В. И. Даля» (2021); одна из авторов-составителей альбома «Лики Гоголя» (2009); публикатор книги «Константин Леонтьев: семейный архив. / Изд. подгот. Е. М. Варенцова и О. Л. Фетисенко. — СПб.: Издательство «Пушкинский Дом», 2019; автор раздела «Рукописи и документы» в альбоме-каталоге «Александр Сухово-Кобылин. Материалы из собрания Государственного литературного музея» Альбом-каталог / Сост. Т. Ю. Соболь, Т. В. Соколова; отв. ред. Т. В. Соколова. М.: Издательство «Литературный музей», 2021. (Серия «Коллекции Государственного литературного музея») и автор публикации писем В. А. Сухово-Кобылина (отца) к дочери — Евдокии Васильевне, в замужестве Петрово-Соловово, из собрания ГМИРЛИ имени В. И. Даля, которая должна выйти в сборнике: А. В. Сухово-Кобылин: разыскания vs апокрифы / Сост. О. Н. Купцова, Е. Н. Пенская; отв. ред. Т. В. Соколова. М.: Изд. дом ВШЭ, 2023 (готовится к изданию).

«Основной состав»: Е. М. Варенцова, выпуск 19, 14 февр. 2017

---

Женя, Женечка, Женька

Так называли в музее Евгению Михайловну Варенцову её давние друзья. 29 апреля 2023 Женечка умерла. Это было ожидаемо — так долго она лежала в реанимации, но весть об этом буквально обрушилась на меня, как думаю, и на остальных. Она была второй ближайшей моей подругой вместе с покойной (15 лет уже прошло!) Нонной Марченко. Больше того: втроём (помимо того, что у каждой из нас были свои близкие подруги) мы составляли в музее своеобразное трио. Все подробности её жизни не просто встают передо мной — они словно вросли в мою память, смешавшись с моими собственными. Её образ не всплывает, а вспыхивает один за другим перед глазами, словно мгновенные снимки. Я даже слышу её голос с неподражаемыми верхними нотами и восклицаниями.

Такие явственные воспоминания, видимо, связаны с её внешностью: она была настоящей красавицей и аристократкой, а статью и манерой держаться походила на королеву, и оставалась такою в моих глазах до наших последних встреч полгода назад (фотографии, за исключением двух ранних, к сожалению, не передают и десятой доли её красоты). Была очень артистична и неслучайно увлекалась театром и поддерживала театральные связи. Она была наделена явными актёрскими способностями. А как она рассказывала всякие житейские и музейные истории! Настоящие сценические номера.

Пришла Женечка в музей через два года после меня (хотя я значительно старше), только заканчивая университет. Помню первое впечатление от её появления. Войдя в запасник на Петровке, где нам представили новую сотрудницу, она словно осветила нашу комнату, ослепив своей красотой, живостью и стремительностью всего облика. Белокожая, с нежным румянцем, со светло-пепельными волосами, она напоминала одновременно русалку и сказочную принцессу.

В ней было столько несовместимых черт при удивительной внутренней цельности! Наделённая в силу своего темперамента изменчивым характером, она бывала и кроткой и хищной, и нежной и злющей, и порывистой и страстной, и спокойной и умиротворённой. Я сразу прозвала её Ангельчиком, хотя этот ангельчик подчас напоминал стремительную кошку, способную опасно ранить и обидеть, а в мирные минуты ласково мурлыкать. Но я была совершенно неспособна обижаться на неё, даже когда были на то веские причины, а она этим пользовалась и командовала мною, как хотела, но при этом всегда чувство справедливости в ней побеждало, если приходилось в случае чего взывать к нему и её одёргивать. В ней сочетались твёрдость, подчас жёсткость и безжалостность в поведении с необыкновенным врождённым благородством, аристократизмом, жертвенностью и самозабвением, стойкостью и готовностью прийти на помощь.

Больше всего меня в ней подкупало, казалось бы, несочетаемое. С одной стороны — житейский реализм, практические навыки и ловкость, приспособленность к жизненным трудностям, воспитанная, в том числе, богатым экспедиционным опытом в университете (она занималась древнерусской литературой), нелёгкими личными испытаниями. С другой — поэтическое, даже романтическое восприятие жизни и окружающих. Женечка была возвышенным существом — в ней не было и тени мелкожитейского. Помню её в разных состояниях: в гневе и в сентиментальном расположении духа, в грусти и восторженной радости, в сосредоточенности и бесшабашности, порой в озорстве.

Её блестящие профессиональные таланты всем известны. А как артистично она была способна преподнести в своих рассказах, выступлениях и статьях малейшие и самые скромные детали, анализируя рукописи или документы! Я всегда испытывала чисто эстетическое наслаждение от её докладов или публикаций.

4 мая мы её хоронили. Сначала отпевали в Церкви Архангела Михаила на Девичьем поле. Хотя она страшно похудела и выглядела старше, чем при жизни, у неё был совершенно иконописный лик, от которого я не могла оторваться. Мне очень хотелось, чтобы её сфотографировали, но это оказалось невозможным.

Потом мы вернулись на Зубовский, где устроили поминки, продолжавшиеся четыре часа. С каким же интересом я слушала искренние, правдивые и восторженные воспоминания о ней моих коллег, её родных и близких. Многое для меня оказалось новым и неожиданным в восприятии её деловых и личных качеств, так же как сами эти рассказы раскрыли многое в сотрудниках — лучшее, что было в них самих и чего я раньше не замечала. Общее, что было во всех рассказах о Женечке — даже когда говорилось о её резкости и гневных вспышках, это совсем не омрачало наших воспоминаний, а только вызывало умиление.

И странное дело, если не в утешение, то смягчая горе, она и подробности её жизни предстают в воспоминаниях ещё ярче и подробнее, словно воскрешая в памяти то, что давно уже забылось.

О моей с ней совместной работе в музее и не говорю. Несколько лет на Петровке мы фактически не разлучались, общаясь почти ежедневно, делая выставки и сменяющиеся экспозиции. Потом, когда она ушла в рукописный отдел и возглавила его, ни одна моя работа — будь то выставка, альбом или публикации в сборниках, — не обходилась без её участия, так что нас уже не разлучить. Женечка так дрожала за свои рукописи и документы, что никому не доверяла даже положить их в витрину: сама находила им достойное, на её взгляд, место среди остальных материалов. Ну и, конечно, регулярно встречались у неё в рукописных фондах при отборе материалов для выставок. Не говорю и о встречах у неё дома, у Нонны Марченко и её дочери — Ани Морозовой, у меня. Незабываемы наши совместные командировки на конференции и праздники в Орёл, Симбирск, Спасское-Лутовиново, чудесные тамошние прогулки.

Каким же для Женечки было счастьем, даром судьбы (а для музея в особенности), сменив работу в других отделах и на других должностях, окончательно обосноваться в рукописных фондах, да ещё возглавить их — лучшей хозяйки не сыскать. Ведь её изначальная специальность — археография, работа с древнерусскими рукописями и в результате — богатейший текстологический опыт.

Подобную нежность и трепетность (а не только профессиональный восторг), с которыми она держала в руках рукописи, рассказывала о них и размещала в витринах, я не замечала ни у одного музейщика. Видимо, это свойственно только тем немногим, кто способен испытывать это редкое чувство, и такую же ответную нежность она пробуждала к себе в других.

Но погрузившись в рукописи и проблемы своего отдела, Женечка сохранила страсть к экспозиционной работе, для которой у неё были все данные: безупречный, изысканный вкус, любовь к вещам, воображение, чувство композиции и ощущение пространства. Помню, как она подкрадывалась ко мне во время раскладок и ласковым, воркующим голосом просила разрешения заняться витринами. Иногда совершала «диверсии», как, например, на выставке Сухово-Кобылина, к которой мы всё расписали для художницы Ани Колейчук по стенам и витринам. Она явилась раньше назначенного срока и к нашему приходу расположила материалы по своему усмотрению, на что мы долго роптали и жаловались коллегам.

Второй любовью Женечки после основной специализации были декабристы, чем она увлеклась уже в музее. Она рассказывает об этом в интервью Д. П. Баку в «Основном составе» на радио «Культура», вспоминая потрясающую выставку 1975 года, посвящённую 150-летию восстания на Сенатской площади. Это был бенефис Женечки: она была главным автором этой выставки. Помню, как вдохновенно и неутомимо она водила одну за другой экскурсии по ней, великодушно освобождая от них меня, обязанную ей помогать и дрожавшую от страха перед тематикой, которой недостаточно владела. Как жаль, что подготовленный ею тогда альбом фотографий декабристов так и остался в рукописи! Я много раз убеждала её возобновить эту работу, но у неё уже не было ни времени, ни сил вернуться к ней. Считаю, что долг музея — продолжить и завершить сделанное Женечкой и не только ради её памяти, но и для публикации замечательного материала.

Уникальность Женечки — редкое соединение в одном человеке стольких бесценных черт: блестящих профессиональных способностей, высоких нравственных достоинств, совершенного воплощения женской природы в её типичных и лучших проявлениях и несравненной красоты.

Генриетта Медынцева

---

Памяти Евгении Михайловны Варенцовой

Милые подарки,
теплые слова.
В сердце нету страха.
В сердце — ты жива.

Ты была прекрасна.
Господи! Была…
В небе велегласно
Бьют колокола.

Мудрого совета,
Радости, тепла,
В ореоле света
Жизнь твоя текла.

Что такое счастье?
Светит свет во тьме.
Доброе участье
Ты дарила мне.

Больше нет вопросов.
Как цветет весна!
К сонму Мироносиц
Ты приобщена.

Во Вселенной где-то
Ныне навсегда —
Просто вспышка Света —
новая звезда.

4 мая 2023

Людмила Хлюстова

---

Женя

Когда я пришла на работу в музей, а произошло это летом 1978 года, и всего через пару месяцев, осенью, оказалась в научно-экспозиционном отделе русской классической литературы, Женя — Евгения Михайловна Варенцова — была заместителем директора по научной работе. Мы — почти ровесницы, но я тогда лишь постигала азы музейной работы вскоре после окончания университета, а Женя уже определяла стратегию научной деятельности в музее. Разумеется, мой тогдашний взгляд на нее этим обстоятельством и был обусловлен, потому что именно музей виделся мне тогда истинным источником научной деятельности. Не помню, долго ли продержалась Женя на этой должности, рокировки тогда происходили часто и были стремительными. В моей памяти отложилось другое — ее самозабвенное погружение в экспозиционную работу. Для начала меня поразило вовсе не по тогдашней должности ей приходящееся погружение в выставку Тютчева в Нижнем зале Петровки, которую делали совместно с музеем в Муранове. Был еще жив К. В. Пигарёв, а курировал выставку А. А. Николаев (19482003) — в то время муж А. Э. Рудник (19492019). Кажется, меня той выставкой озадачили преимущественно из целей педагогических, а возможно — испытательных и воспитательных. В общем, дело было на раскладках, которыми занимался Саша Николаев, а я начала двигать материал, потому что чем-то мне та раскладка не понравилась. И в это время в зал вошла Женя и стала за нами наблюдать… Глядя на мои манипуляции с материалом, она быстро к ним присоединилась, и вместе мы составили дуэт, вытеснив Сашу, который ушел из зала и занялся какими-то другими вещами, с выставкой связанными, сочтя, что раскладки в надежных руках и дело это вообще не мужское… Вот тогда, пожалуй, и сложился наш с Женей альянс. Он никогда не был многословным, но всегда доброжелательным. Работать вместе нам было надежно.

Потом меня не раз поражало, как самозабвенно Нонна Марченко (19392007), Женя и Зоя Гротская (19422020) обсуждали нюансы экспозиционного решения, включения в экспозицию того или иного предмета: мог или не мог вот именно так стоять этот стул?.. А чем мог быть этот стул обит?.. А рамочка — могла или не могла она обрамлять этот портрет?.. Всем этим дискуссиям предшествовала тщательная подготовка: изучение текстов, мемуаров, изображений, архивных материалов, художественных альбомов, консультации с И. Л. Андронниковым и много чего еще — ведь речь шла о подготовке экспозиции музея Лермонтова на Молчановке!

Тем поразительнее было это копание в делах давно минувших дней, что занимались им три красивые и молодые женщины, а Женя среди них была самой молодой и просто светилась своей изысканной красотой. Как-то я увидела ее в маленьком черном платье à la Chanel, с длинной массивной старинной золотой цепью, с распущенными платиновыми волосами, сверкающими глазами… Мы тогда достаточно часто ходили в театры — то на премьеры, то на просмотры или прогоны. Вот к такому мероприятию Женя и подготовилась. Не было тогда нынешних фотоаппаратов и телефонов с камерами, чтобы запечатлеть ту красоту. Да и не цифровая съемка была нужна на тот случай, а хороший акварелист — уровня П. Ф. Соколова или В. И. Гау.

Всё это происходило в тот период жизни, который можно отнести к детству, когда мы имели еще право чувствовать себя детьми, потому что были живы и здоровы наши родители. Мы состязались в гостеприимстве на многолюдных днях рождениях и именинах с домашними пирогами, испеченными нашими мамами, и с водкой, настоянной на клюкве или на четырех сортах коктебельской полыни, изумительного изумрудного цвета, которую делал Женин папа… Тем не менее к выбранной профессии мы относились вполне осознанно и самоопределялись в ней очень осмысленно.

Жизнь Жени в профессии была многообразной, яркой, хотя непростой и извилистой, и, в конце концов, сделав немало экспозиций и публикаций в самых разных и престижных изданиях вроде «Панорамы искусств», например, она оказалась очень на своем месте, перейдя в отдел рукописных фондов. Далось ей это немалыми испытаниями и несвойственным ей терпением, но в итоге она этот отдел возглавила. Вот на этот период и пришлась наша главная, вероятно, совместная работа с ней — каталог фонда Сухово-Кобылина в Литературном музее, в котором она делала раздел о рукописях и документах. Еще мы готовили публикации по материалом этого фонда и хотели сделать серию препринтов, предваряющих выход каталога.

Женя — опытный археограф, участвовавший не в одной подобной работе. Полагаю, что библиография ее работ должна выглядеть вполне убедительно. Но рукописи Сухово-Кобылина — это статья особая. Их никто никогда толком не описывал с научно-археографической точки зрения, хотя многие использовали. Оставшиеся в музее рукописи, в том числе творческие, после передачи основной части архива драматурга в ГАУ и РГАЛИ, представляют собой преимущественно разрозненные фрагменты черновиков, семейных документов самого разного характера и времени, от XVIII века начиная и современными материалами заканчивая. Систематизировать все это было очень непросто, но Женя сумела выстроить свою часть каталога безукоризненно, не упустив во имя четкости структуры деталей, которыми было соблазнительно и пренебречь. Для точной структуризации и идентификации нельзя было полагаться на старые описи, весь материал нужно было прочитать, заново проверить по множеству источников, уточнить датировки, устранить ошибки и неясности в описании. Разные почерки (а почерк самого Сухово-Кобылина чрезвычайно премудрый, немногим исследователям дающийся и нынешние высокие технологии озадачивающий), разные системы начертания было бы невозможно осилить без Жениного опыта палеографа. Порой мы целыми днями разбирали варианты соединения одних и тех же букв в рукописях Сухово-Кобылина, не слишком преуспев в этом мероприятии с точки зрения квантификации, которой нынче измеряется эффективность, но зато в итоге введя в оборот не один раннее неизвестный фрагмент неизвестных текстов Сухово-Кобылина или их вариантов, которыми изобилует теперь наш каталог. Скоропись юридических документов XVIII века из семейного архива казалась нам после такой дешифровки почерка драматурга просто детской забавой.

Мы редко встречались последнее время: сначала пандемия, потом — переезд рукописного отдела… Но говорили по телефону, и ее улыбающийся голос журчал вполне звонко и оптимистично, мы продолжали строить планы, уточняли и доделывали Женину статью для сборника «А. В. Сухово-Кобылин: разыскания vs апокрифы», и не могло прийти в голову, что сборник этот выйдет уже без нее…

Татьяна Соколова