(1873–1955)
Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич — инициатор создания и первый директор (1934–1945) Государственного литературного музея, образовавшегося в результате слияния Центрального музея художественной литературы, критики и публицистики Наркомпроса РСФСР и Литературного музея при Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. Руководитель издательства Государственного литературного музея, выпускавшего тематические Летописи (13 книг, 1936–1948), сборники «Звенья» (8 выпусков, 1932–1951), каталоги фондов (Бюллетени, 8 выпусков, 1935–1949) и другие издания. В 1940 отстранен от должности директора, а в 1945 принят на должность главного редактора, которую занимал до 1950. Один из учредителей первого музея Л. Н. Толстого в Петербурге, участник создания Толстовской выставки 1911 в Историческом музее. В 1945–1955 — директор Музея истории религии и атеизма АН СССР в Ленинграде.
О деятельности Бонч-Бруевича на посту директора и редактора издательства ГЛМ см.: Ширяева А. А. Рукописные фонды Государственного Литературного музея // Новые материалы по истории русской литературы: сб. научн. тр. (Гос. Лит. музей). — М., 1994, с. 6–31; Ширяева А. А. Страница нашей истории (Издательская деятельность Гослитмузея в 1932—1951 гг.) // «Магический кристалл литературы (Исследования. Находки. Публикации): юбилейный сборник научных трудов (Государственный Литературный Музей). — М., 2004, с. 226–258.
В. Д. Бонч-Бруевич — организатор и первый директор
Литературного музея
<…>
Сама идея создания отдельного музея истории русской литературы много раз обсуждалась в разных инстанциях и связывалась с богатыми дореволюционными российскими традициями музейного дела. В 1906 распахнул двери Музей памяти Ф. М. Достоевского в Историческом музее, в 1911 был создан музей Л. Н. Толстого на Пречистенке, в 1912 открыта Чеховская комната в Румянцевском музее.
И вот в мае 1931 начинает, наконец, работать комиссия по организационным мероприятиям с конкретной целью создания в стране литературного музея. Возглавил ее нарком просвещения С. А. Бубнов. Его заместителем назначили активного участника революционного освободительного движения, одного из ближайших соратников Ленина, В. Д. Бонч-Бруевича.
В результате работы комиссии к концу года коллегия Наркомпроса СССР приняла решение об открытии Центрального музея художественной литературы, критики и публицистики. При этом была четко поставлена цель существования музея — «для ознакомления широких масс трудящихся с произведениями классической и советской литературы» (РГБ. Ф. 369. К. 193. № 32).
Именно с этого времени началась активная собирательская деятельность для будущего музея, которую возглавил В. Д. Бонч-Бруевич. Его широкий кругозор, высокая культура и огромные организаторские способности, а также хорошо спланированная и грамотно выверенная тематически работа способствовали успешному выполнению поставленной задачи. <…> Он привлек к работе целый ряд крупных ученых. Одним из них был выдающийся литературовед, историк, Ю. Г. Оксман, который участвовал в подготовке и проведении реформы архивного дела в России после февральской революции 1917 года. Имея большой опыт музейной работы, Оксман внес немалый вклад в организационную структуру Литературного музея.
К работе по созданию Литературного музея был привлечен также выдающийся ученый Николай Павлович Анциферов. Историк, убежденный в том, что просветительство — главная забота образованного человека, идеолог литературного краеведения, он сразу же после приема на работу направился в Ленинград для подготовки к выставке, посвященной Ломоносову. Здесь, помимо решения общих организационных вопросов, он обнаружил в одной из частных коллекций уникальную находку — портрет кисти Ломоносова с его подписью. Нельзя не упомянуть и о Николае Петровиче Чулкове, генеалоге, архивисте, библиографе, историке Москвы.
С самого начала для работы по изучению архивов, их описанию и введению в научный оборот Владимир Дмитриевич пригласил крупнейших филологов. Среди них М. А. Цявловский, Т. Г. Зингер-Цявловская, Н. К. Гудзий, Н. Н. Гусев, Л. Б. Модзалевский, Д. Д. Благой.
Чтобы хотя бы отчасти оценить все значение начатой собирательской деятельности, надо представить себе обстановку того времени. Огромная масса материалов, связанных с историей литературы и культуры нашей родины, оставалась в частных руках. Некоторые владельцы, понимая значение полученных от отцов и дедов исторических материалов, решили подождать перемен, другие откровенно побаивались пришедшей жестокой власти, а кто-то считал, что большевики — не строители чего-то нового в культуре, а, напротив, ее активные разрушители. И тогда, очень ко времени, Владимир Дмитриевич провозгласил: «Несите все, что у Вас есть, а мы будем приобретать» (Благой Д. Д. О В. Д. Бонч-Бруевиче АРАН ф. 1828, оп. 1, № 51, л. 1). И он остался верен своему слову. Приобреталось практически все, что приносилось. Наряду с материалами первостепенного значения, музей покупал и такие, которые, на первый взгляд, не имели особой ценности. Однако Бонч-Бруевич и его единомышленники считали, что в этих материалах, связанных с историей нашей страны или с историей нашей литературы, ученые при профессиональном взгляде на архивный объект всегда могут найти что-то значительное. Призыв Бонч-Бруевича возымел реальное действие, и по всей стране развернулась работа. Использовалась также и любая возможность приобретения архивов из зарубежных источников.
По-разному складывалась деятельность собирателей. Из поколения в поколение среди работников ГЛМ передается один из эпизодов, о котором рассказала Е. Д. Михайлова в вестнике музейной жизни «Звено» за 2005 год:
«Однажды к Владимиру Дмитриевичу пришли сотрудники и рассказали, что в семье, куда он их направил, они просмотрели сложенный в плетеную корзину архив и посчитали, что он не представляет интереса для истории литературы. Это были, в основном, семейные письма бытового характера. Однако, выяснив фамилии корреспондентов этой семьи, Владимир Дмитриевич распорядился: „Покупайте корзину целиком!“. При тщательном просмотре в ней было обнаружено шесть писем Пушкина!»
Понятно, что хорошее знание истории культуры помогало Бонч-Бруевичу в таких ситуациях. Но и не только это. Когда В. Д. взялся за организацию Литературного музея, он подбирал себе не просто помощников, а единомышленников, для которых было важно сохранить традиции уходящей, дореволюционной культуры.
Другой взгляд на происходящее был у правительственных чиновников. Некоторые из них активно протестовали против приобретения многих уникальных материалов, боролись с руководством музея против бесконтрольных, на их взгляд, приобретений. <…>
16 июля 1934 по решению правительства Центральный музей художественной литературы, критики и публицистики был объединен с Литературным музеем при библиотеке им. В. И. Ленина. В. Д. Бонч-Бруевич был назначен его директором. Преобразованный музей получил тогда современное название — Государственный литературный музей (ГЛМ).
<…> Комплектование музея к этому времени шло полным ходом, несмотря на объявляемые контролирующими комиссиями выговоры руководству музея.
Бонч-Бруевич создал при ГЛМ издательство, и труды ученых теперь часто выходили в печать. Начался выпуск знаменитого вестника музейной жизни «Звенья». Вообще же издательская деятельность Литературного музея первых лет после образования носила системный характер, организаторы уделяли ей пристальное внимание. Вместе с тем активно продолжалась работа по изучению приобретаемых архивов и их научному описанию.
Таким образом, к концу 30-х годов прошлого века Литературный музей успешно развивался и совершенствовался. Была собрана уникальная коллекция рукописей и документов. Многие из этих документов быстро вводились в научный оборот. Издательством было выпущено восемь сборников музейной жизни. Большое внимание уделялось комплектованию коллекций книг, изобразительных материалов и предметов прикладного искусства. Каждый предмет подвергался первичной обработке и научной атрибуции. Заводились каталоги и картотеки. С самых первых лет существования музея проявилась мощная традиция экспозиционной деятельности, которая успешно сохранилась до сегодняшних дней.
Одним из значительных событий экспозиционной деятельности конца 1930-х стала выставка «Слово о полку Игореве», посвященная 750-летию со времени его создания. В ноябре 1938, совместно с Третьяковской галереей, Литературный музей развернул эту великолепную экспозицию, вызвавшую небывалый интерес. Во всех центральных газетах появились яркие положительные отклики на нее, которые были перепечатаны местными изданиями. О выставке узнала вся страна.
Тем не менее деятельность музея продолжала вызывать неприязнь и подозрения партийных чиновников. К руководству музея предъявлялись нелепые обвинения: от расходования не по назначению государственных средств (включая валютные средства) до хранения в музее контрреволюционных материалов. А уж покупка дворянских архивов расценивалась не иначе как материальная поддержка враждебного новому государству класса. Обвинения более чем серьезные. На дворе стоял 1937. Аресты и так называемые «чистки» были в самом разгаре.
И вот в феврале 1938 была проведена очередная проверка деятельности Литературного музея. Бюро комиссии партийного контроля, кроме многих негативных замечаний по работе музея и объявления очередного выговора руководителю музея, рекомендовало пересмотреть штат и состав сотрудников, заменив политически сомнительных, чуждых людей новыми, политически проверенными. По итогам работы этой последней комиссии главный организатор Литературного музея был отстранен от руководства. А перед устранением В. Д. Бонч-Бруевича с поста директора по инициативе руководства СССР произошла централизация всего архивного фонда. По решению правительства под эгидой НКВД в 1940 был создан Центральный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ). Власти обязали Литературный музей передать этому новому образованию около трех миллионов единиц хранения, что и было вскоре сделано.
Организованный Бонч-Бруевичем Литературный музей после этого изъятия остался лишь с небольшой коллекцией редких книг и других единиц хранения, общей численностью около 100 тысяч. Кроме того, музей был лишен права заниматься комплектованием документальных рукописных и других документов.
Закончилась яркая страница создания Литературного музея нашей страны. Около шести лет хватило замечательному коллективу во главе с В. Д. Бонч-Бруевичем, чтобы сформировать невероятную по размерам коллекцию книг, рукописей, изобразительных материалов и других музейных предметов. <…>
В 1945 в доме князей Кропоткиных был создан Музей русской литературы XVIII века — постоянная экспозиция Литературного музея. По замыслу авторов эта выставка должна была рассказать о связи литературы с историей нашего Отечества, с важнейшими идеями каждой из эпох. На заседании ученого совета Литературного музея при обсуждении плана экспозиции выступил и Бонч-Бруевич.
Он вспоминал о старообрядческих рукописях XVIII века, собранных им, несмотря на наложенный в 1930-х годах запрет, о песенных и литературных сборниках и учебниках XVI века. С грустью говорил, как любовно и бережно он собирал их. Поделился с участниками заседания, что до сих пор к нему обращаются люди, которые не хотят передавать сохранившиеся у них ценности в ГАУ, но готовы передать их в Литературный музей. Как бы ответом на его слова через некоторое время в ГЛМ поступили присланные из Ростова Великого рукописные книги, списки печатных произведений XVIII века.
В конце 1945 Бонч-Бруевич вернулся к работе в музей в качестве главного редактора. «Он добился возобновления издательской деятельности, возвращения из ГАУ всех подготовленных к изданию рукописей „Летописей“, „Звеньев“, каталогов фондов. Таким образом, к началу работы издательство располагало значительным содержанием редакционного портфеля, успешной моделью практической работы довоенного времени» (Ширяева А. А. Страница нашей истории «Магический кристалл литературы». М.: 2004. С. 235).
Через пять лет Бонч-Бруевич обратился с просьбой об освобождении от занимаемой должности и 22 июня 1950 покинул музей навсегда.
Исчерпывающий же ответ на вопрос о драматических страницах истории создания Государственного литературного музея, на мой взгляд, содержится во фрагменте статьи Л. К. Алексеевой в вестнике музейной жизни «Звено» за 2010 год:
«Дело в том, что собирательская деятельность музея противоречила требованиям архивных органов, запрещавших образовывать новые документальные и рукописные собрания вне архивной службы: на 2-м съезде архивных работников (1929) ставилась задача создания архива литературы и печати. Что касается научной публикации документов, то и она являлась, что называется внеположенной, поскольку не соответствовала статусу музея как политико-просветительского учреждения, обязанного участвовать в социалистическом строительстве и пропаганде его достижений, о чем говорилось на Всероссийском музейном съезде (1930).
Иначе говоря, то, что создал Бонч-Бруевич, не являлось в чистом виде ни музеем, ни архивом. Это был выдающийся авторский проект по сохранению культурного наследия, осуществленный исключительно благодаря энергии и личной инициативе Бонч-Бруевича, его значимости в партийных кругах, а также высокому покровительству и связям. Выбрав для создаваемого учреждения статус музея, а не архива, он обеспечил своему детищу на короткое время благоприятный режим, найдя культурную нишу, где законы и требования архивной и музейной систем ослабляли друг друга, оставляя определенную свободу действия его директору» (Алексеева Л. К. Н. П. Анциферов: исследователь, филолог, музейный работник. Звено 2010. Вестник музейной жизни. С. 150).
С этим трудно не согласиться. Время рассудило создателей музея и их оппонентов. С благодарностью вспоминают В. Д. Бонч-Бруевича ученые, работающие с собранными им материалами. Теперь это бесценные свидетельства истории и культуры нашей страны.
Н. С. Бонди
